облако тэгов
АНДРОМЕДА, в греч. мифологии… отданная в жертву мор. чудовищу… Согласно мифу, после смерти превратилась в созвездие.
Советский энциклопедический словарь
Целенаправленная ложь тоже создаст своих демонов, искажая все: прошлое, вернее, представление о нем, настоящее — в действиях, и будущее — в результате этих действий. Ложь — главное бедствие, разъедающее человечность, честные устремления и светлые мечты.
И. Ефремов. «Час Быка»
Много было толков.
О мертвых либо хорошо, либо ничего. Древняя и милосердная формула.
Насчет «ничего» — вряд ли, когда и если человек, ушедший в иной мир, был незаурядной личностью.
Осенью 1972 года не стало Ивана Антоновича Ефремова — писателя, ученого, мечтателя. Тридцать лет назад… Урочная дата? А то! Ещё и совпавшая с 95-летием со дня рождения! Для таблоидов повод отметиться под рубрикой «Тайны истории»: «Загадочная смерть фантаста: Пока живы организаторы травли Ивана Ефремова… вряд ли мы узнаем всю правду о его кончине…» И версии-толкования на заданную тему. Не лишено занимательности, впрочем. Хотя, известно, в действительности всё не так, как на самом деле.
А как?
Без претензий на истину в последней инстанции. Но двенадцать лет назад журнал «Нева» опубликовал, так сказать, журналистское расследование — часть первую. Заканчивалось оно, расследование, в манере: «Дай ответ! Не даёт ответа…» Часть вторая возникла как отклик на публикацию. Если угодно, как бог из машины. Нет ничего тайного, что не стало бы явным. Однако часть вторая, по сути, осталась за кадром. Была напечатана в фензине «Двести» (название и указывает на тираж издания), не более того.
Есть смысл наконец-то объединить всё в единое целое? С присовокуплением, кстати, более поздних таблоидных версий.
Итак…
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Осенью 1972 года не стало Ивана Антоновича Ефремова.
Почва для произрастания толков и слухов была обильно унавожена. Например, письмами граждан в самые высокие инстанции после выхода в свет романа «Час Быка»...
«В ЦК КПСС, отдел культуры... от Жучкова Ю. В. г. Долинск Сахалинской области.
Мера или Вера? Личные сомнения читателя о пользе романа И. Ефремова «Час Быка»...
(Далее 86 страниц общей тетрадки — А. И.)
…Завершая письмо, хотелось бы ещё раз заострить внимание на тревоге за читающую «Час Быка» молодежь. Может быть, не прав... но боюсь оказаться правым. Письмо адресовано в ЦК КПСС, а не в какой-либо журнал или в газету, потому что, если я не прав, И. А. Ефремову воздадут должное критики-профессионалы. Если же в чем-то прав, то не стоит привлекать в этом случае к книге ненужного внимания...»
Отнюдь не единичное письмо.
На подобные «сигналы» в не столь отдаленные времена реагировали однозначно. Есть мнение: лучше об Иване Антоновиче после его кончины — ничего.
М-да? А если — хорошо?
Нет! Тем более, нет! Категорически! Есть мнение! Вы просто не владеете информацией — там тако-ое!
Какое — «тако-ое»?
После узнаете. Или не узнаете. Не вашего ума дела. А кому следует, тот в курсе.
Екклезиаст: «Всему свое время, и время всякой вещи под небом: ...время насаждать, и время вырывать посаженное...»
***
На первой странице «Часа Быка»:
«Посвящается Т. И. Ефремовой».
Встретились с Таисией Иосифовной. Вот её рассказ:
В 1970-м году «Час Быка» вышел отдельной книгой в издательстве «Молодая гвардия». И какие-то тучи нависли, предгрозовые. Было ощущение, что вот-вот разразится. Тогдашний директор издательства пришел к Ивану Антоновичу и попросил как-то помочь. Иван Антонович написал письмо Петру Ниловичу Демичеву, министру культуры. Он писал, что работает уже много лет, но не знает отношения правительства к его творчеству. Довольно скоро последовал ответ: однажды на машине к нам приехал один из редакторов издательства и сказал, что Ивана Антоновича ждет Демичев, что эту машину за ним прислали из ЦК, что надо вставать и ехать.
А Иван Антонович в то время был уже очень болен и принимал такое лекарство, после которого ему необходимо было лежать. Я и сказала: мы ничего не можем поделать. Он и не поехал, попросил на будущее если присылать машину, то не через издательство, а непосредственно ему и предупредить заранее. Так и получилось позднее — позвонили: за вами вышла машина. Мы поехали. В новое здание ЦК. У ворот Ивана Антоновича пропустили, меня — нет. Я сказала, что буду ждать. Милиционеры предупредили, что здесь стоять нельзя. Ну, а ходить можно? По улице Куйбышева? Можно. Я и ходила. Ходила около двух часов — беседа была длительная. Милиционеры интересовались, почему я так волнуюсь? Потому что у вас порядки такие,— говорю, — свою же машину только до ворот пропускаете, а не к зданию. А у меня муж сердечник, вот и не знаю, если «неотложка» понадобится, пропустите вы ее или нет. В конце концов, они ко мне сочувственно стали относиться, и когда я ближе подходила, то жестами показывали: нет, мол, не идет ещё... Потом вижу — появляется Иван Антонович и уже издали показывает мне большой палец. Значит, все в порядке!
Беседой он остался доволен, никак не ожидал, что Петр Нилович читал его книги — не так, чтобы референты подготовили список литературы и краткое содержание. Демичев сказал, что облик автора, который представлялся по романам, у него совпал с «оригиналом». Разговор шел и о «Часе Быка». Петр Нилович говорил, что эту книгу надо издавать миллионными тиражами. Только нужно сделать кое-какие правки, чтобы не было ненужных аналогий: вот у вас на Тормансе правление коллегиальное. Совет Четырех, а надо бы подчеркнуть единовластие Чойо Чагаса. Ну и разные другие поправки... Это уж не знаю, что кому пригрезилось.
Иван Антонович выправил текст, но Совет Четырех так и оставил. После той беседы как-то легче стало, посвободней дышать. И над «Молодой гвардией» тучи рассеялись. А потом... Потом... В 1972 году произошло что-то такое. Как вакуум вокруг Ивана Антоновича образовался. Это было очень жаркое лето, леса горели. А мы снимали дачу под Москвой у вдовы Александра Евгеньевича Ферсмана, которого Иван Антонович очень любил. И мы не сразу, но заметили, что как-то так... за нами следят. Опять что-то непонятное нависало. Чувствовал ли это Иван Антонович? Да. Он оставил мне «Книжечку советов», которую я нашла после его смерти...
«...Помнить, что все письма не экспедиционные, не семейные, фото, записи, адреса — ничего не сохранилось с периода 1923-1953 гг. Я все уничтожил, опасаясь, что в случае моего попадания в сталинскую мясорубку они могут послужить для компрометации моих друзей. По тем же причинам я сам не вел никаких личных дневников...
...Но вот на что обращай самое тщательное внимание, соблюдай самую максимальную осторожность. Одно дело, пока ты со мной — в случае чего тебя не тронут из-за меня, если конечно самого не тронули бы. Оставаясь одна, ты подвергаешься опасности любой провокации и при твоей доверчивости и прямоте можешь пострадать... Может придти сволочь, прикинувшись твоим и моим другом или поклонником, вызвать тебя на откровенный разговор,...а потом обвинить тебя в какой-нибудь политической выходке, схватить, а то и засудить. Все это памятуй всегда, не пускай неизвестных людей, а впустив, никогда не говори запальчиво или откровенно с неизвестным человеком. Немало шансов, что это окажется дрянь, подосланная или просто решившая воспользоваться беззащитностью...»
Так что он чувствовал, конечно, что-то. Мы вернулись с дачи 19 сентября. Гуляли, беседовали. У Ивана Антоновича должен был выходить пятитомник, и он говорил мне, что будет теперь писать популярную книгу о палеонтологии. Хотел отдать дань своей науке, которую обожал, и считал себя прежде всего ученым, а не писателем. Я говорила ему, что надо начинать автобиографию. Иван Антонович уже собирал материалы и о Ленинграде воспоминания свои. Я читала их, они очень были созвучны тому, что пишет об этом городе Вадим Сергеевич Шефнер... Третьего октября у него были врачи и нашли, что состояние стабильное. Четвертого мы даже прошлись. А в половине пятого утра я вдруг услышала хрип. Вскочила, стала звонить в «скорую», всем. «Скорая» приехала и констатировала, что Ивана Антоновича нет уже... Его похоронили очень быстро, на второй день. Я была в таком состоянии, что не знала, почему это. Народ шел и шел...
(Из письма И. А. Ефремова жене:
«Меня, конечно, нужно сжечь, а урну, если захочешь, чтобы было место, хорошо бы на Карельском перешейке, на каком-нибудь маленьком кладбище. Это неспешно. Пока урна может стоять сколько угодно. Помогут Дмитревский и Брандис, вообще ленинградцы...»)
Урну Ивана Антоновича, как только разрешили, на третий день, я забрала, и она в шкафу тут стояла. А со мной жила сотрудница Ивана Антоновича — Лукьянова Мария Федоровна.
И вот 4 ноября 1972 года, как раз под праздники, был звонок в дверь, пришел домоуправ с водопроводчиком. Проверять отопление. У меня никакого подозрения не было, потому что мы и заявку в свое время подавали. Водопроводчик очень быстро посмотрел и ушел, а домоуправ задерживался. Я подумала, что, как обычно, надо ему денег дать. Пошла за ними. Он уже был у выхода. Я ему покричала, чтобы подождал меня. А он открыл дверь, и там стояли уже двое. Я предложила им раздеться и пройти в кабинет. Что-то один из них показал мне. Удостоверение личности? Я не разглядела — Мария Федоровна побежала за очками для меня. Но я ещё была в полной уверенности, что пришли из Академии наук по поводу квартиры. У нас дом академический, вот и...
ИЗ ПРОТОКОЛА ОБЫСКА С КРАТКИМИ ПОЯСНЕНИЯМИ Т. И. ЕФРЕМОВОЙ:
«4 ноября, 1972 года. Присутствовали сотрудники Управления КГБ при Совете министров СССР по городу Москве и Московской области: Хабибулин,... (всего девять мужских и одна женская фамилия.— А.И.) с участием понятых... в присутствии Ефремовой Таисии Иосифовны и Лукьяновой Марии Федоровны, временно проживающей с Ефремовой... с соблюдением требований и статей 169, 171, 176, 177 УПК РСФСР на основании постановления оперуполномоченного УКГБ... от 3 ноября 1972 года произвел обыск... Обыск начат в 10.45.
(Т. И. Ефремова: «Когда окончен, не написали. Он после полуночи закончился. То есть больше полусуток»).
Перед началом обыска Ефремовой Т. И. было предложено выдать указанную в постановлении на обыск идеологически вредную литературу, на что Ефремова заявила, что в ее квартире и у нее идеологически вредной литературы не имеется. Затем был проведен обыск в двух комнатах, в кухне, ванной и подсобных помещениях.
При обыске обнаружено:
...Фотоснимок мальчика во весь рост без головного убора. Одет во френч. В ботинках. Размер фото... На обороте фотокарточки записано: «И. А. Ефремов. Бердянск. 17-й год».
Фотокарточка мужчины с пистолетом в руке, на голове шапка, голова обернута материей. На обороте запись: «23 год». Размер фото...
(Т. И. Ефремова: «Это шуточная такая фотография была»).
Фотокарточка мужчины. На голове форменная фуражка с кокардой. Во рту трубка. На обороте написано: «25 год». Ефремова пояснила, что на указанных фотокарточках изображен ее муж, снимки относятся к 17, 23 и 25 году.
...Конверт размером 19 х 12 светло-бежевого цвета. На конверте надпись: «...моей жене от И. А. Ефремова». В конверте два рукописных вложения. Первое — на трех листах белой нелинованной бумаги размером 20х28. На первом листе текст начинается со слов «Милая, бесконечно любимая...» На третьем листе текст заканчивается записью: «1-7 мая, 66 года. Прощай». Бумага лощеная. Второе вложение состоит из двойного листа бумаги с текстом, исполненным черным красителем. Текст начинается со слов: «Тебе, моя самая...» Заканчивается словами: «Ласка жизни моей. Волк».
(Т. И. Ефремова: «Волк — это я Ивана Антоновича так звала»).
...Книга на иностранном языке с суперобложкой, на которой изображена Африка и отпечатано: «Африкан экологие хомон эволюшн» и другие слова... За страницами 8, 20, 48, 112 заложены натуральные сушеные листья деревьев. За 8 и 20 страницами — по одному, за 48 и 112 страницами — по два листа.
(Т. И. Ефремова: «Это мы с Иваном Антоновичем в 1954 году ещё посадили дома — семена гинго, и они у нас выросли. Потом деревья стали погибать, и мы решили отдать их в ботанический сад. Нам даже не поверили, что мы гинго вырастили дома. Это древнее хвойное растение. Вот мы отдали и на память оставили себе последние листочки»).
...Оранжевый тюбик с черной головкой с иностранными словами. Лампа, на цоколе которой имеется текст...
(Т. И. Ефремова: «Это смешная лампа. Которая в лифтах. Ивану Антоновичу нужна была какая-нибудь лампа срочно, и лифтер ему дал»).
...Письмо рукописное на 12 листах, сколотое скрепкой. Начинается со слов: «Многоуважаемый Иван Антонович, ваше письмо от 26 февраля...» Оканчивается словами: «...обтираюсь жестким полотенцем».
...Все вышеперечисленное с 1 по 41 номер изъято в рабочем кабинете, в котором работал И. А. Ефремов. Находилось на полках, на столе и в ящиках письменного стола. В холле на полках обнаружено и изъято: машинописный текст автора Гейнрихса под названием «Диалектика XX века». Фрунзе. 63-65 год. На 85 листах. В левом верхнем углу сшит белыми нитками...
...Различные химические препараты в пузырьках и баночках...
(Т. И. Ефремова: «Это мои гомеопатические лекарства»).
...Трость деревянная, разборная с вмонтированным острым металлическим предметом. Металлическая палица из цветного металла, в конце ручки петля из тесьмы. Висела на книжном шкафу. В процессе обыска специалисты использовали металлоискатель и рентген. Изъятые предметы упакованы в семь пакетов и одну картонную коробку. Опечатаны печатью УКГБ. Заявлений и замечаний от лиц, участвовавших в обыске, не поступило».
...Людей, которые обыск проводили, было много. Потом я посчитала — вместе с домоуправом двенадцать человек. Они между собой почти не говорили, а записками обменивались. Но нужно отдать должное — ставили на место все очень аккуратно. И все как в детективном фильме. Вот стоял букет, и Мария Федоровна хотела поставить его на окно. Сказали, что нельзя. У них было радио, они по нему переговаривались с машиной. Во дворе машина стояла, они ходили туда — я не знаю: отдохнуть, кофе попить. Только следователь, который протокол вел, не выходил никуда. Он пожилой был, валидол глотал изредка. Хабибулин. Ришат Рахманович. Вот последние письма Ивана Антоновича — следователь не разбирал почерка, и я должна была их ему читать. Я спросила: «А вам не стыдно?»
За мной и Марией Федоровной очень внимательно ходила эта их женщина. Наверное, для личного обыска, если бы он понадобился. Но все они очень предупредительны были. Ещё когда эта женщина только вошла, она искренне удивилась: «Такой большой писатель, и такие низкие потолки у вас, и всего две комнаты!»
Мария Федоровна пыталась кого-то там из них поить чаем — всё-таки очень долго это продолжалось.
Во время обыска зашел было ко мне наш давний друг Петр Константинович Чудинов, у него сейчас книга вышла об Иване Антоновиче. И вот когда он сюда позвонил, ему не открыли, хотя он видел свет в наших окнах...
(П. К. Чудинов: «Я проявил настойчивость. Мне потом открыли все-таки и спрашивают: что вам здесь надо? Я, говорю, двадцать лет в этот дом хожу и что мне надо — знаю, а вот вам что здесь надо? Не признались. А я взял и милицию вызвал. Милиционер пришел, сразу стал звонить от соседей в квартиру. А у них телефон спаренный, пришлось спускаться вниз, просить не занимать — у Ефремовой что-то случилось. В общем, весь дом загудел. Милиционера они успокоили, сказав, что здесь угрозыск работает».)
Потом сестра моя приехала, ей не дали войти. Она встала вот тут, в тамбуре, и говорит: «Не уйду, пока вы мне ее не покажете!»
Я вышла. Иди, говорю, все в порядке.
Потом было очень смешно и очень страшно, когда потребовали открыть шкаф, где хранилась урна с прахом Ивана Антоновича.
Я сказала, что не открою. Я поняла, что они могут урну вскрыть. Я им просто сказала: если вы дотронетесь до нее, я ее разобью. Видимо, по моему состоянию они поняли, что я это сделаю. Хабибулин меня успокоил. Отнесите, говорит, урну в ту комнату, и никто до нее не дотронется. И никто не дотронулся!
Когда они уходили, я спросила, как друзьям своим смогу объяснить, что здесь происходило.
Они ответили: лучше, конечно, если никто не будет знать.
Каким же, говорю, образом, если весь дом на ноги подняли?!
В общем, ушли они.
Я ничего не забыла. Каждое 4 ноября я стою у окна на кухне и смотрю, не идут ли ко мне...
***
Итак, обыск проводили на предмет изъятия «идеологически вредной литературы». Что по тем временам, ныне именуемым застойными, считать таковой?
Например, роман, в котором сказано:
«Земляне обнаружили странную особенность в передачах всепланетных новостей. Их программа настолько отличалась от содержания общей программы передач Земли, что заслуживала особого изучения.
Ничтожное внимание уделялось достижениям науки, показу искусства, исторических находок и открытий, занимавших основное время в земных передачах... Не было всепланетных обсуждений каких-либо перемен в общественном устройстве, усовершенствований или проектов больших построек, организаций крупных исследований. Никто не выдвигал никаких вопросов, ставая их, как на Земле, перед Советами или персонально перед кем-либо из лучших умов человечества».
Или:
«По закону Стрелы Аримана...
— Что ещё за стрела?
— Так мы условно называем тенденцию плохо устроенного общества с морально тяжелой ноосферой умножать зло и горе. Каждое действие, хотя бы внешне гуманное, оборачивается бедствием для отдельных людей, целых групп и всего человечества. Идея, провозглашающая добро, имеет тенденцию по мере исполнения нести с собой все больше плохого, становиться вредоносной...»
Или:
«Я вижу, что у вас ничего не сделано для создания предохранительных систем против лжи и клеветы, а без этого мораль общества неуклонно будет падать, создавая почву для узурпации власти, тирании или фанатического и маниакального руководства».
Или:
«Когда человеку нет опоры в обществе, когда его не охраняют, а только угрожают ему, и он не может положиться на закон и справедливость, он созревает для веры в сверхъестественное — последнее его прибежище».
Цитаты из «Часа Быка». Роман уже был издан. Тиражом 200000 экземпляров. Роман можно было отыскать вне квартиры автора, без применения металлоискателя и рентгена...
После «Часа Быка» Иван Антонович Ефремов написал только «Таис Афинскую». Но долго ходила легенда о последней рукописи И. Ефремова. Легко представить, сколь эта легенда будоражила умы государственных мужей того периода — периода, когда было возможно сослать ученого, выдворить писателя из страны, осудить поэта за тунеядство. Почему бы не провести обыск на квартире фантаста через месяц после его кончины?! Вон чего он нафантазировал в «Часе Быка», а ну как предполагаемая рукопись похлеще!
Не нашли? Вот и хорошо. Всем хорошо...
Письма и вещи вернули. Не все. Булаву и трость классифицировали как холодное оружие и не возвратили. Правда, произошло это лишь после настойчивых звонков и настоятельных писем Таисии Иосифовны в Совет Министров А. Н. Косыгину, в прокуратуру по надзору за следствием КГБ, в Московское отделение КГБ. И вернули...
И некий работник Комитета сообщил вдове по телефону:
— А знаете, вот машинописная статья «Диалектика XX века», изъятая в вашей квартире, признана антисоветской!
Статья, присланная в 1965 году Ивану Антоновичу без обратного адреса, только: г. Фрунзе.
— Так ваши сотрудники за ней приходили? Они ее искали? У меня...
— Дело не в том. Дело в принципе. Ведь нашли!
— Скажите, а при чем тут Ефремов?
— Ну, как при чем! У вас же она найдена!
— А если я возьму какую-нибудь рукопись, которую вы признаете антисоветской, и пришлю без обратного адреса вам домой?
— Вас, товарищ Ефремова, мы ни в чем не обвиняем. Вашего мужа тоже, он уже покойник.
Итак, никаких обвинений...
Читатели сразу заметили, что уже объявленная подписка на Собрание сочинений И. Ефремова задерживается. Стали писать в издательские инстанции, спрашивать — почему, что случилось? Получил ли кто-нибудь из них внятный ответ?..
Потом звонил Сергей Жемайтис, редактор из «Молодой гвардии» из издательства: «Таисия Иосифовна, вам столько досталось уже, но это не всё, приготовьтесь... Собрание Сочинений Ивана Антоновича запрещено к выпуску...» (Много позже все-таки удалось добиться согласия коллегии на выход трехтомника.)
В 1974 году в Ленинграде собирается палеонтологическое общество. Два доклада — один об И. Ефремове, второй — о тафономии, науке, основанной Иваном Антоновичем. За день до начала — звонок вдове: доклад об И. Ефремове снят.
Таисия Иосифовна набрала номер офицера КГБ, с которым в процессе последовавших за обыском выяснений-разъяснений у нее сложились уважительные отношения («Я ему даже «Таис Афинскую» подарила»). Спросила, сообщив о снятии доклада, что произошло после того, как он уверил ее в отсутствии претензий КГБ к Ивану Антоновичу?
Он ответил:
— Поверьте, от нас сейчас ничего не идет. Это, вероятно, просто перестраховка ученых.
— Мне от этого не легче. Я сейчас сяду и буду писать. Брежневу.
— А что, правильно! Пишите!
— И я могу сослаться на вас, что Иван Антонович ни в чем не обвиняется?
— Да, можете сослаться...
Осознавала, что до Брежнева письмо вряд ли дойдет, но к беседе в отделе писем ЦК подготовилась — составила обширный список печатных работ, откуда имя И. Ефремова выбрасывалось. Не раз и не два встречала деланное удивление: «Что вы, что вы! Откуда вы взяли, что Иван Антонович под запретом?!» Вот и подготовилась.
В отделе писем ЦК сказали, что не готовы с ней беседовать...
Прошло время. Пришло время. Книги Ивана Ефремова изданы, издаются, будут издаваться.
Но что же всё-таки было тогда, в 1972-м?
Когда нет информации, рождаются версии.
***
Т. И. Ефремова:
А по Москве вскоре после обыска уже пошли слухи, что Ефремов — это не Ефремов, а английский разведчик, что его подменили в Монголии. Очень много было слухов. Видимо, версия о том, что Иван Антонович — не Иван Антонович, всерьез разрабатывалась КГБ. Я потом встречалась с Хабибулиным, который обыск у нас проводил, — он позвонил мне, и мы говорили долго. У него вопросы были: какие на теле мужа были ранения? Я сказала: ну, какие ранения, после операции грыжи, и под коленкой ему вену пропороли контрабандисты в Средней Азии. Он спрашивал все: от дня рождения до кончины мужа. Я сказала, что не могу всего знать, потому что встретила Ивана Антоновича только в 1950-м году. Когда в прокуратуре по надзору за следствием КГБ беседовала, то все спрашивали, сколько лет я мужа знаю. Ну, пуд соли с ним я съела, отвечаю. Но упорно допытывались: а точнее? Хорошо, говорю, двадцать лет. Вам достаточно? Вы что думаете, я откажусь от своего мужа? Да я горжусь им! Мне удивленно так сказали, что здесь нечасто можно такое услышать».
***
А. Н. Стругацкий:
Прошло года два или три после смерти Ивана Антоновича. Я был в гостях у покойного ныне Дмитрия Александровича Биленкина. Большая компания, хорошие люди. И зашел разговор о нападении Лубянки на квартиру Ефремова. Биленкин, помимо того, что он хороший писатель-фантаст, был, как известно, геологом по профессии. Так вот, рассказал он удивительную вещь...
1944 год. И. А. Ефремов откомандирован с экспедицией в Якутию на поиски новых месторождений золота.
Была война, и золото нужно было позарез! У него под командованием состояло несколько уголовников. Экспедиция вышла на очень богатое месторождение, они взяли столько, сколько смогли взять, и отправились обратно, причем Иван Антонович не спускал руки с кобуры маузера. Как только добрались до Транссибирской магистрали, на первой же станции связались с компетентными органами. Был прислан вагон, и уже под охраной экспедицию повезли в Москву.
По прибытии с уголовниками сразу расплатились или посадили их обратно, вот уж не знаю. А Ивана Антоновича сопроводили не то в институт, от которого собиралась экспедиция, не то в министерство геологии. Там прямо в кабинете у начальства он сдал папку с кроками и все золото. При нем и папку и золото начальство запихало в сейф, поблагодарило и предложило отдыхать.
На следующий день за Ефремовым приезжает машина из компетентных органов и везет его обратно, в тот самый кабинет. Оказывается, за ночь сейф был вскрыт, золото и кроки исчезли...
И вот Дмитрий Александрович Биленкин предположил, что не исключено: обыск как-то связан с тем происшествием. Ну, мы накинулись на него, стали разносить версию в пух и прах: мол, это ничего не объясняет, да и зачем нужно было ждать с 1944 по 1972 год! Но он был очень хладнокровным человеком, холил свою бороду, усмехался и курил замечательный табак, трубку...
Все терялись в догадках о причинах обыска. Почему он был ПОСЛЕ смерти писателя? Если Иван Антонович в чем-то провинился перед государством, почему никаких обвинений ему при жизни никто не предъявил? Если речь идет о каких-то крамольных рукописях, то это чушь! Он был чрезвычайно лояльным человеком и хотя ругательски ругался по поводу разных глупостей, которые совершало правительство, но, что называется, глобальных обобщений не делал. И потом — даже если надо было найти одну рукопись, ну две, ну три, то зачем устраивать такой тарарам с рентгеном и металлоискателем?!
Вот, сочетав все, я, конечно, как писатель-фантаст, построил версию, которая и объясняла все! Дело в том, что как раз в те времена, конце 60-х и начале 70-х годов, по крайней мере в двух организациях США — Си-Ай-Си и Армии были созданы учреждения, которые серьезно занимались разработками по летающим тарелкам, по возможностям проникновения на Землю инопланетян. У наших могла появиться аналогичная идея. И тогда же у фэнов, то есть любителей фантастики, родилась и укрепилась прямо идея-фикс какая-то: мол, ведущие писатели-фантасты являются агентами внеземных цивилизаций. Мы с Борисом Натановичем получили не одно письмо на эту тему. Нам предлагалась помощь, раз уж мы застряли в этом времени на Земле, приносились извинения, что современная технология не так развита, чтобы отремонтировать наш корабль. И в том же духе.
Иван Антонович Ефремов безусловно был ведущим писателем-фантастом. Можно себе представить, что вновь созданный отдел компетентных органов возглавил чрезвычайно романтически настроенный офицер, который поверил в абсурд «фантасты суть агенты». И за Ефремовым стали наблюдать. Но одно дело — просто следить, а другое дело — нагрянуть с обыском и не дай бог попытаться взять его самого: а вдруг он шарахнет чем-нибудь таким инопланетным! Именно поэтому как только до сотрудников того отдела дошла весть о кончине Ивана Антоновича, они поспешили посмотреть. А что смотреть? Я ставлю себя на место гипотетического романтического офицера и рассуждаю здраво: если Ефремов — агент внеземной цивилизации, то должно быть какое-то средство связи. Но как выглядит средство связи у цивилизации, обогнавшей нас лет на триста-четыреста, да ещё и хорошенько замаскировавшей это средство?! Поэтому брали первое, что попалось. Потом, удовлетворенные тем, что взятое не есть искомое, всё вернули.
***
А. Барановский, журналист:
Другая, обычная сторона дореволюционной жизни заинтересовал следователей не меньше, чем сословное происхождение фантаста. Они выяснили, что Ефремов-старший дружил со своим компаньоном, англичанином Эдварсом. А не был ли мальчик Иван сыном англичанина Эдвардса, смекнул мудрый Андропов. Ведь позже своего сына писатель-фантаст назвал Аланом. Объяснение Ефремова-младшего, что он назвал своего сына в честь героя романа «Копи царя Соломона» — Алана Квотермейна — для КГБ звучало неубедительно и вызывающе…
…По одной из версий, 7 октября 1972 года Иван Ефремов обнаружил в почтовом ящике конверт без штемпелей. Через какое-то время после вскрытия письма писатель умер. Диагноз врачей «острая сердечная недостаточность» вызывает подозрение, хотя мнение близких родственников об этом всегда было нейтральным… В перепалке с Западом Андропов объявил причиной ухода из жизни Ефремова происки английской разведки «Интеллидженс Сервис», на которую Ефремов якобы работал. Квартира писателя была перепахана металлоискателем…
(«Книжный клуб Снарк», апрель 2002).
***
Ю. Медведев (литератор?):
«Много лет меня волновала загадка смерти, точнее, омерзительных событий, воспоследовавших вскоре после кончины одного всемирно известного ученого и писателя прошлого века, путешественника, историка, философа, провидца. А события такие: в дом покойника нагрянула по ложному доносу орава пытливых граждан с соответствующими удостоверениями, перерыли все вверх дном, рукописи постранично перелистали, книги, письма, личные вещи перетрясли, стены миноискателями просветили, даже урну с прахом покойного... Так вот, всю жизнь меня мучило, кто донос настрочил, какую цель преследовал, хотя насчет цели — ясно: после обыска лет десять имя светлое замалчивалось, даже из кроссвордов его вычеркивали. В средневековье на Руси это называлось «мертвой грамотой»...
...И увидел я тех, кто бред этот выдумал, подтолкнул подлый розыск. Двух увидел, состоящих в родстве. Один худой, желчный, точь-в-точь инквизитор. Изощренный в подлости, даже звездное небо в окуляре телескопа населявший мордобоем галактических масштабов, ненавистью ко всему, что нетленно, гармонично, красиво, вековечно. Другой грузный, с зобом как у индюка, крикун, доносчик, стравливатель всех со всеми, пьяница, представитель племени вселенских бродяг, борзописец, беллетрист, переводчик. При жизни всемирно прославленного гения оба слыли его учениками, случалось учителю их защищать, а после смерти его ни разу не позвонили вдове. Я увидел подноготную подлости, микромолекулярную схему зависти».
(Повесть «Протей». В сб. «Простая тайна». М.: 1988.)
4.
Да, когда нет информации, рождаются версии. Разыгрывается фантазия. Фантазия, игра ума, к которой и надо относиться как к игре — занимательной, увлекательной, но игре.
Таисия Иосифовна с великолепной, мягкой, даже какой-то сочувствующей иронией рассказала о версии подмены И. Ефремова. А Петр Константинович Чудинов добавил, усмехнувшись: «Если англичане в Монголии «подложили» нам Ивана Антоновича, то им спасибо надо сказать! Такого ученого подарили, такого писателя!»
Аркадий Натанович, излагая вариант Д. Биленкина и свой, предстал вдохновенным рассказчиком, какими читатели и знают А. и Б. Стругацких по их книгам. Впрочем, тем же читателям при всей убедительности повестей братьев не придет в голову всерьез изыскивать среди окружающих таинственных «странников», «люденов» и прочие плоды писательского воображения.
Журналист из «Книжного клуба» приурочил к дате вполне таблоидный текст, мимолётно копнув «чужое бельё». Так ведь каково время (2002 год), такова и журналистика — чай, Доренко с Невзоровым числятся столпами!
Сложнее с версией из повести «Протей». Шаржи шаржами — могут быть добрыми и злыми, лишь бы узнавался «оригинал». Но когда шаржированный «оригинал» обвинен в предательстве учителя, то...
А. и Б. Стругацкие направили письмо в Советы по фантастике СССР и РСФСР, всем любителям фантастики. Письмо резкое, даже яростное. С призывом дать оценку «клеветническому пасквилю тиражом 75000 экземпляров».
Стоило ли братьям реагировать именно так? В конце концов, вопрос темперамента... Аркадий Натанович на вопрос, согласен ли он, что отрывок из повести «Протей» — провокация, на которую братья Стругацкие поддались, ответил:
— Видимо, да. Измышления Ю. Медведева — попытка нам отомстить. Тот, кто читал наши с братом выступления о том, что сделал этот человек с советской фантастикой, (с наследием Ефремова, кстати говоря), тот поймет: Юрий Михайлович нежных чувств к нам питать не мог... Мы с Борисом Натановичем очень близки. И нельзя ставить вопрос о каком-то несогласии моем с письмом. Ну вот, как правая половинка мозга не согласится с тем, что решает левая половинка мозга. Да и нельзя оставлять без внимания подобный плевок в лицо. То есть интеллигент может, конечно, позволить себе не заметить плевка, «быть выше этого». Но все равно потом ведь придется отвернуться и вытираться. И в нашем письме мне очень нравится вторая его часть — о том, что пришла пора действительно выяснить причины и обстоятельства странных событий вокруг имени Ивана Антоновича Ефремова. Существование доноса и личность автора его — в том числе...
***
Что ж…
Ришат Рахманович Хабибулии давно на пенсии. С 1973 года. Тот самый, что вел обыск и глотал валидол.
Беседуем:
— Ришат Рахманович, вы до определенного момента занимались этим делом. Можете сказать, был ли обыск в квартире Ефремова следствием какого-либо доноса?
— Что? Никакого доноса не было. Нет. Совершенно точно, никакого доноса.
— Насколько известно, КГБ слишком серьезная организация, которая должна иметь более веские основания, чем «письма граждан», для столь решительных действий. Не так ли?
— Да никакого доноса там не было! Это что, ваши писатели придумали? Санкцию на обыск дал заместитель Генерального прокурора. Маляров, как я помню.
— Судя по тому, что рассказывала вдова Ивана Антоновича, сотрудники Комитета госбезопасности непосредственно к Ефремову претензий не имели?
— Какие претензии могут быть... это... к человеку, который скончался?! В том же году, в каком это дело возникло, в том же году и было прекращено. Никакое дело не может продолжаться, если человека нет в живых. Существует положение, по которому за смертью дело прекращается.
— Получается, обыск в квартире Ефремова никак не связан с самим Ефремовым? Или не получается?
— Точно не могу сказать. Говорю вам в принципе. Может быть, даже совсем другой человек где-то арестован, и он дал показания, что какие-то материалы или документы преступного характера находятся на квартире Ефремова. Уже основание для обыска, хотя может потом оказаться, что этот арестованный просто наговорил, время тянул или скомпрометировать хотел... Вообще, если вопрос так подробно вас интересует, нужно письменно обратиться к руководству.
— Уже сделано. Но сейчас вы ответили на важный вопрос: был ли донос.
— Да нет же! Не было.
— Ни анонимного, ни подписанного? Где против Ефремова выдвигались бы обвинения такого характера, что могли привлечь внимание КГБ?
— Никакого!
***
Таисия Иосифовна об авторстве предполагаемого доноса:
— Насколько я знаю Аркадия Натановича, он никогда не мог бы что-то подобное написать. Нет, нет, нет! Никогда. Это надо Юрия Михайловича спросить, Медведева...
***
Юрий Михайлович Медведев (литератор?), тогдашний заведующий отделом прозы журнала «Москва», только-только с самолета:
— Я прилетел из Монголии сегодня ночью. Как раз договаривался о том, чтобы поставить памятник Ивану Антоновичу Ефремову в пустыне Гоби... Скажу априори, что ваш покорный слуга за всю свою жизнь никогда, ни разу ни в какие инстанции вообще писем не писал, выполняя один из заветов Ивана Антоновича… Зато вот что у меня есть! — достаёт общую тетрадку (уже упоминаемую выше: «МЕРА или ВЕРА?», от Жучкова Ю. В. из Долинска Сахалинской области. — Как текстовик, как человек, занимающийся иррациональной частью русского народного сознания — и в фантастике — я глубоко убежден, что столь изощренный текст не мог сделать один человек, находящийся на самой окраине нашего Отечества. Это работа мощного коллектива. Этот донос я показываю вам первому в своей жизни.
— Скорее не донос, а из серии писем граждан того периода, когда «гневно клеймили», толком не зная, за что.
— Вы правы в сугубо буквенном смысле. Но вот в прошлом веке понятие доноса было несколько иным — это была бумага по службе. Например, как бы мы ни относились к подлейшему Фаддею Булгарину, но в его деятельности была черта, которая для нас сейчас даже неожиданна. Весь Петербург знал, что он пишет донос и через семь дней отнесет его Дубельту или Бенкендорфу. Это было обозрение нравов, одновременно являвшееся дурно пахнущим политическим очернительством. Между тем, заметьте, Пушкин руку ему до конца жизни протягивал, вместе с ним на обедах бывал, Грибоедов завещал ему «Горе от ума». Он был редактором одного из самых распространенных журналов.
— Мы отвлеклись. Формы доноса действительно различны. Братья Стругацкие назвали вас пасквилянтом в связи со страницами повести «Протей»...
— Для меня поднятый шум был полной неожиданностью, и сейчас даже я не уловил его смысла до самого конца. Мог ли я предполагать, что вольное сочинение, повесть фантастическая может стать предметом того, чтобы назвать меня... как угодно. Я решительно отвергаю подобные домыслы. Я оставляю право художника на чистый вымысел. Я даже удивлен, что отрывок из «Протея» вызвал у братьев такую бурную реакцию.
— Вы говорите о чистом вымысле, но все довольно прозрачно: слывшие учениками прославленного гения двое, состоящие в родстве, переводчик и астроном.
— А кого вы считаете из них переводчиком? Аркадия Натановича? А что он переводит? Впервые слышу, что он переводчик. Он никогда себя так не называл. («Стругацкий Аркадий Натанович, По специальности переводчик-референт японского языка». Библиотека современной фантастики в 15 томах, т. 7. Изд. «Молодая гвардия». М.: 1966) ...А разве я кого-то из них назвал астрономом? Ах, вы об «окуляре телескопа»? Скажите, вам приходилось смотреть в окуляр телескопа? А мне приходилось много раз. Вы не заметили, что фраза в глядке телескопа написана, если угодно. не совсем даже по канонам русского языка? У меня есть причина, по которой я сделал именно так, а не иначе... Братья Стругацкие называли меня разрушителем советской фантастики, но заметьте: за минувшие годы, имея возможностей не меньше, чем у братьев, я ни разу не ответил. Почему, вы спросите? Потому что я выполняю один из заветов Ивана Антоновича... Есть охотники выводить друг друга на страницах — так было всегда в русской литературе. Я не из их числа, но не в первый раз попадаю в такую ситуацию. Если вы помните, был у меня такой рассказец — «Чертова дюжина Оскаров». Там главный герой был некто режиссер Барковский. Рассказу, опубликованному в 1972 году, предшествовало такое предисловьице: «Светлой памяти режиссера Михаила Барковского, без вести пропавшего в Париже в 197... году». Знаете, первому секретарю ЦК ВЛКСМ тогда звонил Андрей Тарковский и, ссылаясь на рассказ, где есть слова, что он там бросает Россию, бежит и на каких-то размалеванных женится, упрекал меня в том, что я его светлому образу подмочил репутацию. Хотя я сказал тогда Тяжельникову и директору издательства, что это чистый вымысел от начала до конца...
— Вы называете Ивана Антоновича своим учителем. Выполняете его заветы. Как вы реагировали тогда, в 1972 году, на события, последовавшие после его кончины?
— Когда случилось это действо, этот обыск, я стал «зарывать в землю» свои беседы с Иваном Антоновичем, записанные на магнитофон, а также некоторые документы, связанные с нашей перепиской. Поскольку, честно говоря, боялся обыска. Даже рукопись «Часа Быка» с правками Ивана Антоновича «зарыл» на шестнадцать лет. Я, конечно, просил коллег как-то подняться на учиненное бесчиние — люди по-разному реагировали. Я считаю, что каждый имеет право на любую форму поведения в любой ситуации — можно испугаться. Я, сознаюсь, испугался. Повторяю, даже прятал в другом городе свои записи бесед с Ефремовым. И кое-что, скажу правду, уничтожил и не все ещё достал. Я был за то, чтобы биться за учителя, за его дело и бессмертие до самого конца...
— Считаете, что помянутый отрывок из «Протея» помогает в битве за учителя, за его дело и бессмертие до самого конца?
— Давайте дадим шанс нашему несчастному жанру поиграть вольными силами, давайте попрочитываем наши сочинения по заглавным буквам, давайте посмотрим, какие хитрости и загадки преподносит настоящий автор-профессионал в своем сочинении. Если мы писатели-фантасты, представители иррационального, самого красивого начала, если мы представители звездного шаманизма или магического реализма или волшебного реализма — так дайте нам возможность быть не теми, кто посылает злобные доносы друг на друга, а людьми, которые играют вольно силушками. От переизбытка силушки я это все и написал, от переизбытка силушки... И повторяю ещё раз: в отличие от тех же братьев Стругацких, моих коллег по жанру, я никогда ни строки ни в какие инстанции не писал и никогда не напишу. Я выполняю один завет Ивана Антоновича Ефремова... До конца текущего столетия, тысячелетия загадка смерти и событий после смерти Ивана Антоновича и поведения его врагов и друзей будет разгадана почти до самого конца. Это я предсказываю вам как фантаст. Даже без обращения к бывшим сильным мира сего она будет решена, ибо, как вы знаете, любая загадка имеет обыкновение укладываться в первопричину свою. Я тоже знаю ещё много интересного, что связано с высшими формами противостояния, но это не предмет нашей беседы, поскольку я с вами впервые познакомился. И, следуя завету Ивана Антоновича, я старался быть предельно искренним.
…Комментарии:
Без комментариев!
***
«Комитет Государственной Безопасности СССР. Управление по городу Москве и Московской области. Следственный отдел.
25. 04. 89. № 8/605. г. Москва…
На Ваше письмо в КГБ СССР от 9 марта 1989 года сообщаем, что действительно в ноябре 1972 года Управлением КГБ СССР по городу Москве и Московской области с санкции Первого заместителя Генерального Прокурора СССР был произведен обыск в квартире писателя Ефремова Ивана Антоновича, а также некоторые другие следственные действия в связи с возникшим подозрением о возможности его насильственной смерти. В результате проведения указанных действий подозрения не подтвердились. Одновременно разъясняем Вам, что в соответствии со статьями 371 и 375 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР следственные материалы могут быть истребованы только органами прокуратуры и суда.
Начальник Следственного отдела Управления Ю. С. Яковлев».
Вдова вздохнула:
— О, господи! Это уже чересчур! Это какой-то черный юмор... Они забыли, что Иван Антонович — сердечник. Они забыли, что существует история его болезни. Они забыли, что... (далее неразборчиво…)
Теперь уточнение юридически подкованного вашего покорного слуги:
Копия протокола обыска, хранящаяся у Т. И. Ефремовой, не является «следственными материалами».
Между «изъятием идеологически вредной литературы» и «возникшим подозрением о возможности насильственной смерти» — дистанция огромного размера.
Через месяц после кончины человека искать подтверждение подозрения о его насильственной смерти посредством рентгена, металлоискателя, изъятия всего, перечисленного выше — и впрямь черный юмор.
И последнее.
В статье 371 УПК РСФСР перечислены должностные лица, могущие приносить протесты в порядке судебного надзора. Статья 375 УПК РСФСР — «Истребование уголовного дела».
В Комментарии к УПК РСФСР сказано:
«Поводами для истребования дела для проверки в порядке надзора являются: ...б) ходатайства и сообщения других лиц и организаций;...г) материалы печати, радио и т. д.»
(Комментарий к УПК РСФСР. «Юридическая литература», М.: 1976, с. 544).
Вот интересно, кто из должностных лиц, перечисленных в статье 371, истребует следственные материалы на основании хотя бы пункта «г» Комментария к статье 375?..
Жду.
Ждем...
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Дождались! Откуда не ждали, правда. Ну, не из КГБ же! Вот ещё!
Но всё-таки, наверное, бог есть — из машины, всяко!
Письмецо. В конверте. Погоди, не рви!
***
Уважаемый т. Измайлов.
Направляю Вам копию письма интереснейшего для рассеи¬вания "Туманности" вокруг cобытий 1972 года.
"Издательство ЦК ВЛКСМ "МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ". Москва, А-30, Сущевская ул. 21. Тел. Д I-15-00
9 марта 1972 года Уважаемый тов. Жучков!
К нам, в издательство из ЦК партии, направлено Ваше пи-сьмо с замечаниями о романе И. Ефремова "Час быка". Мы озна-комились с Вашим письмом и благодарим Вас за тщательный раз-бор этого произведения. Ваши замечания помогут нам при редак-тировании нового издания романа, выход которого предполага¬ется в собрании сочинений писателя.
Зав. редакцией С. Жемайтис".
Из письма следует, что ЦК КПСС поступил очень правиль¬но, в духе тех лет — направил письмо-тетрадь "Вера или Ме¬ра?" туда, на кого я, в сущности, жаловался, — в редакцию научной фантастики "Молодая гвардия", заведующему редакции НФ и редактору романа "Час Быка" почитаемого мною И. А. Ефремова — Жемайтису С.
После прочтения "Туманности" у меня возник ряд вопросов:
1. Видел ли С. Жемайтис эту злосчастную тетрадь вообще?
2. Каким образом мог повредить "изощренный текст, сработанный мощной группой" И. А. Ефремову, если он оказался с самого начала в руках его редактора, соратников, дру¬зей и чуть ли не наследников творчества. (Подозреваю, что эту тетрадь в ЦК никто не читал и даже не открывал).
3. Каким образом и почему тетрадь оказалась в личном владении Ю. Медведева?
4. Почему Ю. Медведев хранил ее 18 лет?
Прежде чем мне решать вопрос, что же мне делать с неожи-данной известностью в 640 тысяч экземпляров "Невы", прошу Вас ответить на вопросы, известные только Вам:
1. Где Вы встретились с Ю. Медведевым: дома, в рабочем кабинете, или..?
(В марте 1989 года, в ЦДЛ — А. И.)
2. Была ли встреча неожиданной или согласованной по те-лефону?
(Встреча состоялась по моей инициативе и предварительно была согласована по телефону — А. И.)
3. Откуда он достал тетрадь — из стола, из шкафа, из портфеля?
(Из портфеля — А. И.)
4. Была ли она в конверте или без? Адрес в ЦК КПСС отдел культуры был написан только на конверте.
(Не могу поручиться на все сто процентов, но, полагаясь на память, — тетрадь была вовсе без конверта, а адресат указан на форзаце — А. И.)
5. Сколько часов, минут держали Вы тетрадь в руках и про¬чли ли весь текст или часть его?
(Минут десять-пятнадцать. Соответственно, прочел лишь часть текста — А. И.)
6. Сами ли Вы нашли цитату из тетрадки, или она была по¬казана Вам?
(Сам — А.И.)
7. Каков был внешний вид тетради: новая, читанная часто, редко, наличие-отсутствие пометок?
(Скорее, читанная часто. Что касается пометок, то Ю. Медведев обратил внимание: "Заметь¬те, что цитаты все наведены красными чернилами, цветом крова¬вым". Цитаты из "Часа Быка", приводимые в тетради, — А.И.)
Вопрос-версия: сколько можно накроить отдельных отпеча-танных на машинке отрывков из 86 страниц рукописного "изощрен-ного текста, сработанного мощной группой", и разослать их в разные места, в том числе и себе в редакцию НФ "Молодой гвардии", а также в другие инстанции?
Надеюсь, и у Вас появятся встречные вопросы ко мне, на которые отвечу обязательно.
Подпись: Неуважаемый Вами, судя по "Туманности", теперь уже не знающий кто (ненужное зачеркнуть):
— изготовитель навоза для удобрения почвы слухов и напущения туманности;
— автор "скорее письма";
— автор "изощренного текста";
— автор "работы мощной группы?
— духовный наследник Ф. Булгарина, которому А. С. Пушкин пожимал руку.
И все-таки рядовой житель окраины нашего отечества т. Жучков Ю.В.
6.07.90
***
Здравствуйте, товарищ Жучков.
Искренне рад, что Вы откликнулись на публикацию в журнале "Нева". Так как Ваш отклик, прежде всего, свидетельствует о несостоятельности убеждения одного из моих собеседни¬ков (Ю. М. Медведева) в том, что "Вера или Мера?" — "работа мощного коллектива".
Каким образом и почему тетрадь оказалась в личном вла¬дении Ю. Медведева, а также, почему Ю. Медведев хранил ее 18 лет — на эти Ваши вопросы требовать ответа можно (и, думаю, ну¬жно) Вам у самого Ю. Медведева.
Как Вы, вероятно, могли заметить из того фрагмента "Ту-манности", где воспроизведена беседа с Ю. Медведевым, я не комментировал вы¬сказывания собеседника, полагая, что читатель в состоянии сам дать оценку мыслям и чувствам этого человека.
Таким образом, Ваши недоумения по поводу "изощренного текста, работы мощной группы", "духовного наследника Ф. Булгарина, которому А. С. Пушкин пожимал руку" адресуйте (и непре¬менно) Ю. Медведеву — хотя бы в отдел прозы журнала "Москва".
Что же касается моих слов "почва для произрастания тол¬ков и слухов была обильно унавожена", то, про¬стите великодушно, я по-прежнему считаю, что несогласие чита¬теля с каким-либо художественным произведением, в крайнем слу¬чае, может и должно быть выражено читателем непосредственно автору, но не в инстанцию — будь то ЦК КПСС или иная органи¬зация, могущая власть употребить.
Вы в своем письме пишете: "почитаемого мною И. А. Ефремова". Отвечаю: уважая, почитая человека, я либо принимаю его точку зрения на что бы то ни было, либо чту его право на собствен-ную точку зрения, либо, наконец, пытаюсь переубедить его — но лично его, в личном разговоре. Иначе: обсуждение недостатков (действительных и мнимых) почитаемого лица с кем-то третьим — это... некрасиво. А если этот "третий" вышестоящая инстан¬ция, то получается апелляция к городовому, что ещё более... некрасиво.
Вы по-прежнему можете придерживаться своей точки зрения. Я же, с Вашего позволения, останусь при своей.
А. Измайлов.
2.09.90.
***
Уважаемый т. А. Измайлов.
Благодарю за ответ. Воспользовался Вашим советом и написал письмо Медведеву Ю. М.. Копию посылаю Вам, как организовавшему заочное знакомство.
Я не обижаюсь на Вac за обвинение в... некрасивом по¬ступке — обращении в ЦК КПСС. Дважды повторенное троеточие, вероятно, обозначает, что в мыслях и на кончике пера у Вас висело более хлесткое слово.
Вы пишете, что надо было убедить автора "Часа Быка" в неправоте. Я толерантен к людям, со сверстниками могу сделать то же. С И. А. Ефремовым это было невозможно по трем причинам.
1. Разные весовые категории: ученый с мировым именем, мыслитель, место которого в ряду с Вернадским, Чижевским и даже Циолковским, замечательный более чем талантливый писа¬тель с одной стороны — и провинциальный читатель со средне¬техническим образованием, знающий и любящий научную фантас¬тику, нахватавший знаний из популярных журналов типа "Наука и жизнь", "Химия и. жизнь", "Техника — молодежи" и тому по¬добных источников с другой стороны.
2. Разные возрастные группы. 1908 и 1929, отцы и дети. А яйца курицу не учат.
3. Главная причина, я знал, что И. А. Ефремов тяжело болен сердцем, и соваться к нему с сомнениями и отрицанием пользы романа "Час Быка", которому он отдал три года жизни на скло¬не лет, было бы не некрасивостью, а подлостью.
В отличие от Ю. Медведева, декламирующего Вам о заветах Ивана Антоновича, в том теперь уже далеком 1972 году я не ви¬дел ничего криминального в обращении в ЦК. И, кстати, я узнал из Вашей "Туманности" — И. А. Ефремов сам обратился с запросом прокомментировать его творчество именно в ЦК, на Старую пло-щадь. Я со своими сомнениями обратился по тому же адресу, слов¬но сговорившись. Подозреваю, что И. А. Ефремов обсуждал с Демичевым те же вопросы, на которые и я обратил свои сомнения.
Мне очень не хотелось, чтоб тетрадь попала к какому-нибудь борзописцу-карьеристу. Оказалось, зря боялся: по закону стрелы Аримана, сформулированному И. А. Ефремовым, тетрадь попала к Ю. Медведеву.
Уточняю важный факт — тетрадь была передана мной лично в приемной ЦК КПСС для граждан, после обстоятельной беседы по внутреннему телефону с работником Отдела культуры ЦК. Фа¬милию, и.о. не записал и запамятовал. Из разговора с ним я определил, что он куратор издательства "Молодая гвардия" или, по крайней мере, ее редакции НФ и приключений. Он, работник ЦК, вел беседу вполне квалифицированно, с уважением отзыва¬ясь о книге и авторе.
Если Вы прочли адрес только на конверте, то это значит, что в ЦК тетрадь и не читали, а сразу же передали на суд ква-лифицированных специалистов в ближайшее окружение И. А. Ефре-мова, редакцию НФ издательства "МГ", о чем я сужу по необы¬чайно быстрому получению ответа за подписью С. Жемайтиса.
Кстати, работник ЦК в разговоре информировал меня, что И. А. Ефремов встречался с руководством и получил одобрение романа. Из Вашей статьи я узнал, что это был Демичев.
Получив ответ, я успокоился и повеселел даже — С. Жемайтис редактор романа "Час Быка", то есть самый близкий чело¬век к Ефремову — и понял, что тетрадь моя выброшена в мусор, о чем я и просил в своем тексте, если мои страхи ложны.
В 1972 году И. А. Ефремов умер, дело как бы завершилось, отредактированного "Часа Быка" я не увидел, теперь знаю по¬чему.
Тот самый обтекаемый ответ "Молодой гвардии" навсегда отбил у меня охоту к дилетантской критике и снизил интерес к советской НФ-литературе. Сейчас жалею, что выбросил нача¬тую работу — тетрадь страниц 50, условное название которой было "Похвала Братьям" (Стругацким).
И Ефремов и Стругацкие, С. Лем и А. Азимов — в моем шкафу с НФ лежали всегда отдельно, чтобы не искать среди более 400 книг НФ. Прочитав Вашу "Туманность", я оценил, насколько ви¬новат перед памятью И. А. Ефремова, выпустив ту злосчастную тетрадь из рук — "Мера или Вера?" Кстати, почему появился этот заголовок: на странице 248 "Часа Быка" есть эпизод, в котором Фай Родис пишет на стене картину-фреску, где показан путь человечества из инферно к "светлому будущему". На вер¬шине цели сначала была Вера, потом, поразмыслив, И. А. Ефре¬мов со своей героиней решил, что там должна быть Мера.
Своим пророческим виденьем нашей земной действительно¬сти через зеркало планеты Торманс Ефремов (как и было им за¬думано, понял я двадцать лет спустя) подорвал МОЮ Веру в "светлое будущее" — и я взбунтовался тогда и сочинил злосча¬стную работу, письмо». И. А. Ефремов заканчивал "Час Быка" в 60 лет. Сейчас мне столько же, и я тоже на вершине, к кото¬рой надо стремиться, — тоже держу Меру.
С позиций 1990 года и информированный Вашей «Туманно-стью», понял: помог Медведеву сформулировать обвинения про¬тив С. Жемайтиса как редактора "Часа Быка" и зав. редакцией НФ, и в результате помог "вырасти на костях" других товари¬щей в заметную и получше оплачиваемую фигуру — большим ука¬зательным перстом.
Свою версию применения тетрадки "в деле" я изложил в письме к Медведеву, копию которого посылаю Вам с пожеланием закончить развеивание туманности. Медведев, на мой взгляд, сказал в Вашей беседе больше, чем ему надо для сохранения "загадки" на десяток лет. Очень вероятно, что могут многое знать члены редколлегии и даже технические работники редак¬ции, упомянутые в томе 23 Библиотеки Современной Фантастики, коего составитель Ю. Медведев.
Перечитал ещё раз "Час Быка".
"Час Быка" — универсальный философский труд, излагающий кредо И. А. Ефремова на мир и человека в миру. Книга просится для проведения благожелательного, глубокого анализа во имя построения будущего общества — и не в названии это¬го будущего главное: может, и скорее всего наши потомки будут называть его не коммунизмом, а как-то по-другому, суть от этого не изменится.
Ю. В. Жучков из Долинска.
П. С. И окажите мне услугу — передайте при встрече моё восхищение творчеством братьев Стругацких, моих любимых с "Шести спичек" и поныне авторов НФ.
***
"Ю. М. Медведев!
Из материалов, данных А. Измайловым в "Туманности" я понял, что хромая судьба-злодейка назначила вас для выполнения моей, тогдашней бредо¬вой идеи "не привлекать к книге ненужного внимания", с чем вы более чем успешно справились, попутно превратив научную фантастику, издаваемую "Молодой гвардией" в неинтересное чтиво. И что вы — тот самый критик-профессионал, которому из отдела культуры ЦК КПСС дали поручение "зарыть "Час Быка" вместе с памятью о И. А. Ефремове, и одновременно в одну яму — цвет живых писателей-фантастов.
Получив ответ из "Молодой гвардии" от 9.03.72 на свои "сомнения" из серии писем граждан того периода, когда гневно клеймили не зная за что, — я понял, что тетрадь с заглавием "Мера или Вера?" попала в черную дыру, т.е. мусор¬ную корзину, о чем я просил сделать, если сомнения окажутся бредом перепуганного обывателя с окраины отечества.
Представьте мое удивление при известии, что тетрадь в 86 страниц жива, бережно хранилась 18 лет и даже показывает¬ся А. Измайлову первому в жизни. Я вспомнил, что письмо из "Молодой гвардии", отбившее у меня охоту к бумаготворчеству на литературные темы, лежит у меня в книге "Час Быка'", нашел его и прочел ещё раз, сразу же обратив внимание на от¬сутствие исходящего номера на официальном бланке, с подписью зав. редакции С. Жемайтиса.
Из вашего сообщения А. Измайлову я сделал выводы, что С. Жемайтис в глаза не видел этой злосчастной тетрадки. Письмо-ответ сочинили, отпечатали в одном экземпляре и без реги¬страции исходящего номера отправили мне вы. Следовательно, копии письма нет и в ЦК. Из этого можно сделать ещё одно предположение, что тетрадь вам попала в руки, минуя официаль¬ный канал. Письма, направленные из ЦК по службе, регистриру¬ются входящим номером и проходят всю бюрократическую процеду¬ру. Когда до меня это дошло, я даже обрадовался, что А. Измай¬лов заочно нас познакомил, и что знакомство состоялось по теории невероятности, один из постулатов которой гласит: "Мир тесен".
Читая "Туманность", мне невольно вспомнился знаменитый исторический пример, рассказывающий о том, как одна глубоко верующая старушка тащила полено в костер Яна Гуса. И знаете, Ю. М., наивным и самоуверенным болваном в политике, испугав¬шимся за весь советский народ, за своё со товарищами отражение в беспощадном зеркале планеты Торманс и забывшем, что "неча на зеркало пенять, коли рожа крива", быть все-таки легче, чем чувствовать себя просто мерзавцем.
Прочитал ещё раз сохранившиеся у меня черновики "Меры или Веры?" и попытался представить себе чувства А. Измайлова, человека другого поколения, возраста детей, бегло читающего тетрадь, подтверждающую с вашей подачи, что у И. А. Ефремова были недоброжелатели не только у политиков, но и в народе "от Москвы и до самых далеких окраин".
Итак, вы вынули из забвения тетрадь и побеседовали с А. Измайловым о далеких событиях 1972 года — стали сами и сделали меня одним из действующих лиц "Туманности".
Весьма благодарен вам, что, рассказывая о Ф. Булгарине, не забыли помянуть, что и Грибоедов ему доверял, и Пушкин руку протягивал и обедал вместе в гостях. Не понял я только, для чего вам понадобилось называть текст тетради работой мощного коллектива. Вы же прекрасно знали, что я — один. А может, вы разделили его на 6-7 разделов, из которых он состоит, и разослали по разным адресам — в том числе и в ЦК, и в "Молодую гвардию", и ещё куда-нибудь в инстанции, распечатав как письмо-ответ мне в единственных экземпля¬рах, подписав вымышленными именами?
Именно это мне и пришло в голову после недолгого размышления и анализа. Тем более, что в тексте были очень острые НЕОСТОРОЖНЫЕ сравнения — например Совета Четырех с Политбюро, Чойо Чагаса с Брежневым и другие, которые могли очень даже рассердить власть держащих, если их выбирать из контекста.
И кстати, я что-то совсем не уверен, что протестующих писем было много. Много ли дураков в стране — читать внешне даже скуповатый роман с карандашом в руках, даже выписывая что-то?!
Мне кажется, Ю.М., что не стоит ждать конца века для рассеивания Туманности, дожидаться, когда все участники со¬бытий просто вымрут. Вы правы, что все загадки имеют одну первопричину, и вы знаете ее. А "высшие формы противостояния" — это аппаратные игры честолюбивых и корыстолюбивых человеков.
П.С. Прочел вашего "Протея" в роман-газете — серая мер¬зость. Там же полюбовался на ваше фото… Аналогично.
Один человек, живущий на самой окраине нашего отечества,
Ю. В. Жучков из Долинска Сахалинской, обл.
ПОСТСКРИПТУМ
Загадка смерти Ивана Антоновича Ефремова? Загадка обыска в его квартире? Загадка…
Ай, бросьте!
Вы ещё всерьёз воскликните: загадка убийства… скажем, отца Меня! Или: тайна покушения на… скажем, Листьева! Или: секрет популярности… скажем, Полишинеля и прочих народных дурачков!
Тест (на разумность):
Если восклицаешь всерьёз — лучше промолчи, за умного сойдёшь.
Если промолчал — значит, не дурак, но не друг и не враг, а так…
Но вот если не промолчал, избегнув восклицаний всерьёз? Тогда как?
Помнится, наше всё, то бишь Пушкин отказал грибоедовскому Чацкому в уме. Дескать, бисер мечет…
Ну да не все и не навсегда у нас свиньи!
Или?